Как устроена статистика победы Путина над кризисом

Кризиса в стране нет. Так говорит Владимир Путин и говорит давно – на протяжении по меньшей мере двух из трех кризисных лет. Поначалу чиновники экономического блока правительства не были настолько уверены в перспективах быстрого восстановления. Но их пессимизм оказался кратковременным: вымаранный из публичных выступлений, ведомственной аналитики и даже официальной статистики он вскоре сменился прогнозами роста. Отныне успехи страны, живущей под санкциями и с низкими ценами на нефть, – не просто сюжет программы «Время» на Первом канале. Такова консолидированная позиция российских властей, в основе которой – и Но спорить с ними нужно – хотя бы для того, чтобы окончательно не оторваться от реальности.

На деле, однако, $7 млрд – это немного и уж точно меньше, чем было раньше: в I квартале 2013 года прямые иностранные инвестиции превышали $37 млрд. Дальнейшую динамику можно проследить на графике.

После провального 2015-го, в следующему рост инвестиций составил 62%, и продолжился в 2017-м, позволив президенту Путину отметить этот многообещающий тренд в своем выступлении. Но посмотрим внимательнее, кто стоит за восстановлением статистики прямых инвестиций. Половина от их общей суммы за прошлый год ($33 млрд) пришлась на резидентов Сингапура, следует из данных Центробанка. Причем 93% средств были вложены в IV квартале, когда состоялась продажа 19,5% акций «Роснефти». Этот пакет через зарегистрированную в Сингапуре QHG Shares Pte. Ltd. приобрел консорциум инвесторов в составе катарского суверенного фонда QIA и трейдера Glencore.

Мало того что приватизационная сделка остается одной из самых непрозрачных и запутанных в своем роде. Она же напоминает о довольно ограниченном наборе ликвидных активов в российской экономике, представляющих интерес для иностранных покупателей. Страна уже три года не входит в топ-20 самых привлекательных государств для вложений (индекс доверия инвесторов составляется A.T. Kearney), а, по данным прошлогодней Конференции ООН по торговле и развитию (UNCTAD), доля России на глобальном рынке прямых иностранных инвестиций сократилась до минимального с 2001 года значения – 0,6%.

Напомним, что кризисный провал в промпроизводстве 2015 года сменился некоторым спадом, а позднее перешел в уверенный рост в результате внезапного решения Росстата изменить методологию расчетов (в последнее время подобные трюки стали настолько частыми, что статведомству уже советуют иногда «заглядывать в окно»). Насколько промышленности помог кризис (в частности, валютный), а насколько – щедрая господдержка избранных секторов (например, автомобилестроения), остается вопросом дискуссионным. В качестве примера «талантливого» антикризисного управления экономикой Путин привел «радиоэлектронику в значительной степени, авиастроение, ракетную область, фармацевтику».

«Уже не говорю про сельское хозяйство, – добавил президент. – Мы с вами знаем, рост около трех процентов, и Россия стала номером один, лидером по экспорту зерновых, по экспорту пшеницы. Так что вот вам результат». Любопытно, но, как уверял Republic глава Российского зернового союза Аркадий Злочевский, санкции и прежде всего их следствие – государственный курс на импотозамещение – почти никак не повлияли на успехи аграриев: «Чиновники приписывают себе заслуги, к которым не имеют прямого отношения».

Точность прогнозов экономического роста едва ли можно считать сильной стороной российского правительства. Тем не менее, оно продолжает их строить в преимущественно позитивном ключе. Премьер Дмитрий Медведев может считать, что страна слезла с нефтяной иглы, а глава Российского экспортного центра Петр Фрадков «максимально позитивно» оценивать потенциал несырьевого экспорта страны.

Но международный институты, имеющие длительный опыт наблюдений за российской экономикой, не обязаны с этим соглашаться. Отсюда и более острожные оценки ее восстановления. Так, например, Всемирный банк в конце мая понизил прогноз роста российской экономики на 2017 год – до 1,3%. Свое решение экономисты банка дипломатично объяснили эффектном более высокой базы предыдущего года, добавив при этом, что основным фактором оживления российской экономики, если оно и случится, будет «позитивный эффект от условий внешней торговли, обусловленный ростом цен на нефть». Впрочем, прямо сейчас цены на нефть, напротив, падают.

Оценки специального докладчика Совета ООН по правам человека Идриса Джезайри, понравившиеся Путину, возможно, самые щадящие из всех, которых касались урона, понесенного Россией. Но есть и другие: например, глава Минфина Антон Силуанов в конце 2014 года оценивал ущерб от санкций в ежегодные $40 млрд, а Евсей Гурвич и Илья Прилепский из Экономической экспертной группы – в $170 млрд (в данном случае речь шла о суммарных потерях притока капитала с 2014 по 2017 гг). «Расчетное воздействие санкций на ВВП оказывается достаточно болезненным по сравнению с гипотетическим сценарием без санкций», – писали экономисты в статье для журнала «Вопросы экономики».

Из множества искусственных показателей социально-экономического развития России этот занимает, пожалуй, почетное первое место. Поддержка неэффективных предприятий ради иллюзии стабильной занятости стала важным инструментом кремлевской политики задолго до нынешнего кризиса. В итоге структура российского рынка труда такова, что даже в правительстве не знают, чем занята треть трудоспособного населения в стране. Радость главы кабинета от более низкой, чем в Европе, российской безработицы, нелепа вдвойне.

«Давайте объявим, что с сегодняшнего дня мы начинаем выплачивать пособие по безработице, как в Испании, например, около тысячи евро, – рассуждал в интервью Republic глава консалтинговой компании Strategy Partners Group Александр Идрисов. – Да тут сразу гигантские очереди выстроятся из людей, которые захотят срочно стать безработными. Безусловно, когда статус безработного ничего не меняет в их жизни, они и не видят смысла официально его получить. При этом многие где-то числятся, но даже на работу не ходят». Приблизительно та же логика с зарплатой, которая, в отличие от того же ЕС, может быть в России сколько угодно гибкой.

«Работники с низкой производительностью не выталкиваются с рынка труда, а выдавливаются в низкооплачиваемую занятость», что среди прочего «ведет к распространению бедности среди работающего населения», – отмечается в работе «Российский рынок труда: тенденции, институты, структурные изменения», подготовленной Центром трудовых исследований и Лабораторией исследований рынка труда ВШЭ.

Не умаляя объективных достижений ЦБ на поле макроэкономической стабилизации, все же стоит отдавать себе отсчет, насколько кабинетные показатели роста цен могут не совпадать с динамикой потребительского рынка. Так, если официальная инфляция в январе этого года, по данным Росстата, составила 0,6%, то, согласно расчетам компании «Ромир» (дефлятор компании определяет «среднестатистическую личную инфляцию каждого потребителя на основе совершенных им покупок») – 3,2%. Разница более чем пятикратная.

Реальные доходы россиян постоянно падают: только за апрель этого года – на 7,6%, по данным Росстата. Но сравнение результатов социологических опросов – скажем, тех, что проводят государственные и независимые службы – не дает ответа на вопрос, почему беднеющее население беднеющей страны устраивает такое положение.

Сравнительно свежее исследование «Левада-центра» показало: четверть россиян считают, что рецессия в российской экономике продлится не менее двух лет и столько же – что экономические трудности будут «очень продолжительными». При этом с утверждением, что страна переживает экономический кризис, согласились 78% – столько же, сколько оценили материальное состояние своей семьи, как нормальное. Чем объяснить парадокс? Население приняло снижение доходов и в целом уровня жизни, как разумную цену за внешнеполитические успехи Кремля, которые в массе своей считает несомненными. Но, возможно, все проще: россияне слишком много смотрят телевизор, а там, как известно, во всем соглашаются с президентом Путиным: кризиса в стране нет.

Евгений Карасюк